наделял их соответственно дифференцированными правами. В целом существовало два варианта. Земля могла быть разделена, и в этом случае крестьяне с наследственным правом сохраняли право пользования двумя третями земли, которую они традиционно обрабатывали (половиной в случае ненаследственного права), или крестьянин мог купить ее целиком, и в этом случае сеньориальная часть должна была быть погашена. Выплата крестьянами компенсации за землю, услуги и природную ренту во многих случаях затягивалась более чем на полвека. Крестьяне, находящиеся в нижней части диапазона, не имели права переводить обрабатываемую ими землю в свободное владение, и их земли были уязвимы для огораживания.37 Эти меры соответствовали модной в то время физиократической доктрине поздних просветителей, согласно которой освобождение крестьян от трудовой повинности и других неприятных "феодальных" повинностей должно было сделать их более продуктивными. А труды Адама Смита, чьи работы пользовались большим уважением среди молодых представителей прусской бюрократии (включая Шрёттера и Шёна), говорили о том, что, возможно, лучше позволить самым слабым крестьянам потерять свою землю, поскольку они в любом случае будут нежизнеспособны как независимые фермеры.38
Некоторые дворяне горько возмущались этим вмешательством в аграрную конституцию старой Пруссии. Для консервативных неопиетистов, окружавших братьев Герлах в Берлине, годы реформ принесли осознание того, что монархическое государство представляло такую же мощную угрозу традиционной жизни, как и сама революция. Растущие притязания центральной бюрократии, считал Леопольд фон Герлах, дополняли личную власть монарха новым "административным деспотизмом, который разъедает все, как паразит".39 Самым язвительным и запоминающимся выразителем этой точки зрения был Фридрих Август Людвиг фон дер Марвиц, владелец поместья Фридерсдорф близ Кюстрина на краю поймы Одера, который осуждал реформы как посягательство на традиционную патриархальную структуру сельской местности. Наследственное подданство, утверждал он, было не остатком рабства, а выражением семейных уз, соединявших крестьянина с дворянином. Разрушение этой связи означало бы подрыв сплоченности общества в целом. Марвиц был меланхоличным персонажем, для которого ностальгия была естественной; он формулировал свои реакционные взгляды с большим умом и ораторским мастерством, но оставался изолированной фигурой. Большинство дворян видели преимущества новой системы, которая давала сравнительно немного крестьянам и позволяла владельцу поместья интенсифицировать аграрный производственный процесс, используя дешевый наемный труд на земле, не обремененной сложными наследственными правами.40
ГРАЖДАНСТВО
Очистив дворянские поместья от юридических остатков "феодализма", Октябрьский эдикт был призван способствовать формированию в Пруссии более сплоченного в политическом отношении общества. Подданные" должны были превратиться в "граждан государства". Однако реформаторы понимали, что для мобилизации патриотических настроений населения потребуются более позитивные меры. "Все наши усилия напрасны, - писал Карл фон Альтенштейн Харденбергу в 1807 году, - если система образования против нас, если она отправляет на государственную службу полунищих чиновников и выпускает вялых граждан".41 Одних административных и правовых нововведений было недостаточно; они должны были подкрепляться широкой программой реформы образования, направленной на то, чтобы зарядить эмансипированных граждан Пруссии энергией для решения предстоящих задач.
Человеком, которому было поручено обновить систему образования королевства, стал Вильгельм фон Гумбольдт, выходец из померанской военной семьи, выросший в просвещенном Берлине 1770-1780-х годов. Среди его наставников были сторонник эмансипации Христиан Вильгельм фон Дохм и прогрессивный юрист Эрнст Фердинанд Клейн. По настоянию Штайна 20 февраля 1809 года Гумбольдт был назначен директором отдела религии и народного просвещения в министерстве внутренних дел. Он был в некотором роде чудаком среди старших реформаторов. По натуре он был не политиком, а ученым с космополитическим темпераментом, который решил провести большую часть своей взрослой жизни за границей. В 1806 году Гумбольдт жил со своей семьей в Риме, усердно работая над переводом "Агамемнона" Эсхила. Только после распада Пруссии и разграбления французскими войсками резиденции семьи Гумбольдтов в Тегеле к северу от Берлина он решился вернуться на осажденную родину. Лишь с большой неохотой он согласился занять пост в новой администрации.42
Однако, заняв свой пост, Гумбольдт развернул глубоко либеральную программу реформ, которая преобразила образование в Пруссии. Впервые королевство получило единую, стандартизированную систему государственного обучения, отвечающую последним тенденциям прогрессивной европейской педагогики. Образование как таковое, провозгласил Гумбольдт, отныне должно было быть отделено от идеи технического или профессионального обучения. Его целью было не превращение мальчиков-сапожников в сапожников, а превращение "детей в людей ". Реформированные школы должны были не просто обучать учеников определенным предметам, а прививать им способность мыслить и учиться самостоятельно. "Ученик становится зрелым, - писал он, - когда он достаточно научился у других, чтобы быть в состоянии учиться самостоятельно".43 Чтобы обеспечить распространение этого подхода в системе образования, Гумбольдт создал новые педагогические колледжи для подготовки кандидатов в хаотичные начальные школы королевства. Он ввел стандартизированный режим государственных экзаменов и проверок и создал в министерстве специальный департамент для надзора за разработкой учебных программ, учебников и учебных пособий.
30. Вильгельм фон Гумбольдт, рисунок Луизы Генри, 1826 год
Центральным и самым долговечным памятником реформ Гумбольдта стал Фридрих-Вильгельмский университет, основанный в Берлине в 1810 году и разместившийся в освободившемся дворце принца Генриха, младшего брата Фридриха Великого, на Унтер-ден-Линден. Здесь Гумбольдт также стремился реализовать свое кантовское видение образования как процесса самоэмансипации автономных, рациональных личностей.
Как начальное обучение делает учителя возможным, так и среднее образование делает его бесполезным. Таким образом, университетский преподаватель перестает быть учителем, а студент - учеником. Вместо этого студент проводит исследования от своего имени, а профессор руководит его исследованиями и поддерживает его. Потому что обучение в университете позволяет студенту осознать единство научного поиска и тем самым заявить о своих творческих способностях.44
Из этого следовало, что академическое исследование - это деятельность, не имеющая заранее определенной конечной точки, цели, которую можно было бы определить в чисто утилитарных терминах. Это был процесс, разворачивающийся под влиянием имманентной динамики. Он был связан не столько со знанием в смысле накопленных фактов, сколько с размышлениями и аргументированными доводами. Это было данью плюралистическому скептицизму кантовской критики человеческого разума, а также возвращением к тому видению всеобъемлющей беседы, которое вдохновляло просветителей Пруссии. Важнейшим условием успеха этого предприятия было то, что оно должно быть свободно от политического вмешательства. Государство должно было воздерживаться от вмешательства в интеллектуальную жизнь университета, за исключением роли "гаранта свободы" в тех случаях, когда доминирующая клика профессоров угрожала подавить академический плюрализм в своих рядах.45
Фридрих-Вильгельмский университет (в 1949 году переименованный в Гумбольдтский университет) быстро занял ведущее положение среди университетов протестантских земель Германии. Как и университет Галле в эпоху Великого курфюрста, новое учебное заведение служило для трансляции культурного авторитета прусского государства. Действительно, его основание было отчасти продиктовано необходимостью заменить Галле, который был утрачен прусской короной в ходе территориального урегулирования, навязанного Наполеоном. В этом смысле новый университет помог, как выразился Фридрих
